 |
Мост, построенный, чтобы объединить жителей сиднейского залива, странным образом влияет на их сознание
— Как вы живете с одним мостом? — спросила я актера Джеймса, который подрабатывает водителем во время Сиднейского книжного фестиваля: встречает и разво зит приезжих писателей, в том числе и меня.
— Ну он не один в городе, — ответил Джеймс. — Но мы делаем вид, что он единственный.
— Хорошо получается. С самолета можно разглядеть только его.
Заходя на посадку в Сиднее, самолет поворачивает над заливом — и видно воду, крошечные (по сравнению с мостом) дома и гигантский, размером, кажется, с город, мост.
— И Оперу, — педантично поправляет меня Джеймс.
Знаменитое здание Сиднейской оперы с самолета выглядит, как кучка апельсиновых очисток, забытых на краю стола. Если стол — это мост.
— И Оперу, — скрепя сердце, соглашаюсь я. — Но мост — кажется, будто два берега залива соединяет он один.
— А мы туда не ездим, — совершенно серьезно сообщает Джеймс.
Джеймс смотрит прямо перед собой, на то, что сиднейцы называют трафиком: в моем расписании на дорогу из аэропорта в город заложено 20 минут — укладываемся в 15. Сидней, несмотря на огромную площадь, практически не знает пробок: все районы города связаны автобусными линиями , пролегающими по трамвайным маршрутам еще середины ХIХ века. Моя гостиница оказывается большим трехэтажным зданием, которое легко умещается и становится незаметным у подножия моста.
 Мост, помимо велосипедной и пешеходной дорожек, вмещает восьмиполосную автомагистраль и две железнодорожные ветки. Поток лошадиных сил через мост постоянно растет. Но пока, благодаря дальновидности проектировщиков, мост справляется |
*****
Вечером я встречаюсь со своей приятельницей Марги: мы подружились больше 20 лет назад, когда она, как это водится у австралийцев, путешествовала по Америке в течение трех месяцев. Потом, когда я переехала из Америки в Москву, она включила Москву в свое такое же длинное европейское турне. А вот теперь, спустя 17 лет после последней встречи, я впервые у нее в Сиднее. Мы идем гулять по набережной в сторону Оперы — идем под мостом, и именно там Марги подтверждает, что мост не пересекают. Никогда. Ну никогда — без крайней необходимости. Можно гулять под мостом, можно обсуждать мост, можно и нужно хвалить мост, но пересекать его нельзя.
— Чем отличаются люди на том берегу? — спрашиваю я.
— Это, наверное, прозвучит старомодно, — говорит Марги, явно с трудом подыскивая слово, — но они буржуазны. Скучны.
Полагаю, 53-летняя Марги последний раз пользовалась словом «буржуазный» лет двадцать пять назад.
— Как вы их называете? — спрашиваю я, ожидая что-то вроде bridge and tunnel crowd — так ньюйоркцы называют молодежь, приезжающую из Нью-Джерси, отделенного от Манхэттена Гудзоном, чтобы потусить в манхэттенских клубах.
— Мы их никак не называем, — говорит Марги, слегка обескураженная. — Разве что «люди с северного берега».
 |
*****
На рассвете масштаб моста поражает меня еще больше. Как я выясню позже, строительству предшествовало больше века обсуждений. Сиднейцы уже в XVIII веке начали селиться с обеих сторон залива и думать, соответственно, о том, как соединить два берега. При этом надо было не мешать судоходству. В 1888 году местные власти заказали исследование на тему того, что лучше построить: мост или туннель. Вывод: ни то ни другое, но если строительство все же представится неизбежным, придется сконструировать очень, очень высокий мост, с которым по сложности и масштабу не сравнилось бы ни одно из существовавших тогда в мире сооружений.
С мостами к концу позапрошлого столетия все было не слава богу: наука конструирования их не поспевала за потребностями градостроительства, человечество экспериментировало — и часто неудачно. Каждые несколько лет рушился «самый длинный мост в мире»: в 1854 году мост Уилинг в штате Западная Виргиния просто завалился на бок; в 1879 году Тейский мост в Шотландии рухнул от резкого порыва ветра, когда по нему шел почтовый поезд; в 1907 году упал Квебекский мост в Канаде, считавшийся одним из выдающихся достижений конструкторской мысли. Всего рухнуло около двух сотен мостов, некоторые из них достигали масштабов того, что нужно было сделать в Сиднее: возвести переправу длиной 500 метров. Поэтому в 1909 году власти Сиднея приняли решение построить три тоннеля: один для трамваев, второй для поездов, но не сейчас, а когда поезда смогут работать на электричестве, и один для всего остального — но все это когда-нибудь потом.
Начиная с 1912 года главный конструктор города, Джон Джоб Кру Брэдфилд, продвигал план строительства моста, который объединил бы все потребности города: и трамвай, и поезд, и все остальное. Первоначально город одобрил идею конструкции, сочетающую рельсы для поезда, дорогу для автомобилистов шириной около шести метров, для пешеходов шириной пять метров и дорогу для запряженных лошадьми повозок шириной двенадцать метров. Затем случилась Первая мировая война, и строительство отложили.
Удивительно в этой истории все: что в 1923 году строительство моста все-таки началось; что его не остановили всемирный банковский кризис 1929 года и Великая депрессия; что окончательный проект включал в себя не только железную дорогу, но и трамвайную линию, а также восьмирядное шоссе для автомобилей, хотя они тогда далеко еще не вытеснили повозки как основной вид транспорта; и наконец, что сам мост был открыт в 1932 году. За полтора века от начала разговоров о мосте до его строительства сам Сидней претерпел гигантские изменения. Полтора века и были всей его историей, хотя современные сиднейцы непременно сообщат гостю, что аборигены селились в этих местах очень давно.
Первые европейские поселенцы прибыли в Сиднейскую бухту в январе 1788 года. Заезд состоял из 11 кораблей, на 6 из которых везли 775 осужденных (582 мужчины, 193 женщины). С ними приплыла пара сотен матросов с 28 женами и 25 детьми. Британия пыталась одновременно разгрузить свои тюрьмы и начать колонизацию земель, открытых в 1770-м (в промежутке случилась американская революция, так что освоение новых территорий было задачей довольно срочной). Для преступников , чей средний возраст был 27 лет, тюремное заключение фактически заменялось пожизненной ссылкой. Осужденным предстояло соорудить жилье себе и надзирателям, но строить они не умели, тем более в непривычном климате и в отсутствие стройматериалов. Никаких зданий того времени в городе не сохранилось, но мне кажется, что сохранилось ощущение города, не просто построенного в отсутствие какого бы то ни было плана, но отвоеванного у враждебной природы: дома отчаянно цепляются за крутые холмы, сползают и нагромождаются друг на друга.
Завозы осужденных продолжались, в колонии был голод, бардак и эпидемии, но к началу XIX века образовалось некое подобие города с 7000 жителей, 500 из которых были формально свободными, а остальные — заключенными. Постепенно эти две группы стали распределяться по разным берегам — сначала небольшой речки, а потом и залива. В колонии появилось предпринимательство: жители выращивали завезенных из Испании овец и торговали шерстью. К середине века осужденные и свободные граждане Великобритании, живущие в колонии, почти сравнялись в количестве, и в это же время начался наплыв добровольных мигрантов из Европы. К столетию поселения Сидней был крупным городом с 400 000 жителей и роскошным традиционным зданием для городских собраний, сохранившимся и используемым по назначению до сих пор. Как и положено британскому городу Викторианской эпохи, новая фешенебельная архитектура — частная и государственная — соседствовала с невообразимой нищетой. Но в 1900-м случилась эпидемия чумы, нищие районы буквально вымерли, и вскоре началась эпоха расцвета Сиднея: уровень жизни города в начале прошлого века считался самым высоким во всей Британской империи и США, его молодые жители — самыми здоровыми, а потому лучшими солдатами империи.
За периодом расцвета последовал период разочарования. К концу 1920-х, писала великая писательница-путешественница Джен Моррис в книге «Сидней», «Город стал запредельно провинциальным... Власти оставались до смешного преданными королю и традициям, в то время как рабочий народ был безразличен ко всему британскому... Посмотреть в городе было не на что. Дома викторианского и георгиевского периодов затерялись в тени самых обыкновенных промышленных строений, лишенных признаков какого бы то ни было стиля. Пригороды были в большинстве своем некрасивы и жестоко лишены зелени. С момента окончания великой войны не было построено ни одного общественного здания, заслуживавшего повторного взгляда или сохранения в последующие десятилетия... И все же спустя всего два года Сидней сделал аномально жизнеутверждающий жест: в самый разгар Великой депрессии был открыт сиднейский мост, один из талисманов земного шара и, без сомнения, самая выдающаяся конструкция, когда бы то ни было возведенная в Австралии».
 |
*****
— О, когда я вижу его с самолета, у меня просто дух захватывает, — восклицает пожилая издательница из Перта, с которой мы выпиваем в рамках Сиднейского книжного фестиваля. Издательница принадлежит к универсальной породе восторженных женщин: она взахлеб рассказывает мне, как уговаривает профессоров Пертского университета писать книжки, и я понимаю, что для нее университет, наука, мост — явления примерно одного порядка: свидетельства величия человеческого духа. Построенный Брэдфилдом мост — самый большой (но не самый длинный) в мире стальной арочный мост. Общая длина — 1149 метров, из них 503 метра — арочный пролет, разделенный на 28 секций по 18,28 метра каждая. Высота свода — 134 метра. Общий вес стальной арматуры — 52 800 тонн. Объем краски, ушедшей на первое покрытие моста, — 272 000 лит ров. С двух сторон моста стоят четыре 89-метровых облицованных голубым гранитом пилона. Они не несут никакой структурной нагрузки — эти строгие башни, по сути, являют собой единственное излишество конструкции. Все прочие детали моста функциональны: за несколько лет до появления девиза less is more он был воплощением этого идеала. Возможно, поэтому имя главного конструктора моста известно каждому австралийцу, а личность автора-дизайнера — предмет непрекращающихся споров и неизвестна доподлинно никому.
*****
Утром второго дня я встречаюсь с Энди, пиарщиком моего австралийского издателя. Он с готовностью подтверждает тезис о том, что нормальные люди пересекают мост только по необходимости — у него эта необходимость, правда, возникает каждый день, так как именно там, в скучном деловом районе Северного берега, расположено издательство. В Сити, деловом районе с нашей стороны, огромное количество магазинов и бурная — даже чересчур — ночная жизнь в многочисленных клубах, скрытых между небоскребов. В деловом районе Северного берега — только дела.
— Друзей у меня там нет, — решительно говорит Энди. — Знакомые есть, а друзей нет.
Вечером Марги требует от меня отчета: сказал ли утром Энди, как называются люди с Северного берега? Нет, отвечаю, но Энди сказал, что у него там нет друзей.
— А у меня там есть родственники, — вдруг признается Марги. — Только я с ними уже 30 лет не общаюсь.
— Из-за того, что они живут с той стороны? — я почти готова в это поверить.
— Нет, не из-за этого, — Марги рассказывает одну из тех чудовищных и обыденных семейных историй, после которых люди перестают общаться со своими родственниками. Мне уже тоже кажется, что нет ничего удивительного в том, что кузен Зигмунд живет именно на Северном берегу.
 Организаторы прогулок по аркам моста сделали все, чтобы участников аттракциона нельзя было заметить: например, придумали комбинезоны под цвет конструкций. И многие сиднейцы, изо дня в день глядя на мост (фото вверху), по-прежнему не подозревают о существовании такого развлечения |
*****
С раннего утра и до позднего вечера по аркам моста передвигаются крошечные серые муравьиные фигурки. Разглядеть их непросто: комбинезоны, которые выдают участникам аттракциона «Восхождение всей жизни», того же серого цвета, что и арматура моста, чтобы не отвлекать водителей. «Восхождение» — главный туристический аттракцион Сиднея и, возможно, всей Австралии, а также, по версии путеводителей Lonely Planet, один из десяти главных способов получить прилив адреналина наравне с плаванием с акулами в Южной Африке или беганием с быками в Памплоне. Одна беда — я чудовищно боюсь высоты. То есть настолько, что, когда собираюсь в поездку, прошу кого-то из домашних достать со шкафа чемодан: стремянка не для меня.
— Это абсолютно безопасно, — успокаивает меня Энди. — Кроме того, ты обязана залезть, если ты собираешься писать про мост.
Первый аргумент на меня, как на любого человека с боязнью высоты, естественно, не возымел никакого действия, а вот воззвание к моей профессиональной сознательности повлияло. На сайте аттракциона я прочитала, что восхождение вообще показано людям, страдающим акрофобией, помогает им от нее излечиться, а ведущие экскурсий обладают специальными навыками работы с такими, как я. От меня требуется лишь, чтобы я сообщила о своей боязни высоты.
Для начала я сообщила о ней кассирше, когда мы забирали билеты. Она широко улыбнулась и сказала: You'll be fi ne! («Все будет прекрасно!»).
Все восхождения начинаются в домике у основания моста. Домик устроен, как маленькая фабрика: экскурсии уходят раз в десять минут. Каждая группа должна получить экипировку, выслушать инструктаж, прицепиться к тросу, который тянется вдоль маршрута, и выйти вовремя, не задерживая другие группы. Участникам раздают серые комбинезоны, непромокаемые штаны, чтобы надеть поверх комбинезона в дождливый день, теплые перчатки, чтобы хвататься за металлические перила, шапочки и синие носовые платки, чтобы махать проплывающим кораблям. Все снабжено специальными прищепками и зацепками во избежание падения предмета на дорогу, никакие фотоаппараты и телефоны брать с собой нельзя — уроненная с высоты 134 метров любая из этих вещей может представлять смертельную опасность.
Комбинезонами и прочими тряпками нас снабжала очаровательная совсем юная девушка. Ее я тоже предупредила, что у меня боязнь высоты.
— You'll be fi ne! — воскликнула она. — У меня тоже боязнь высоты. Но я один раз совершала восхождение — и ничего, как видите, — она продемонстрировала мне свои целые руки и ноги.
Вообще в этом You'll be fi ne — квинтэссенция Сиднея. Никогда раньше мне не приходилось бывать в городе, который оставляет одновременно два ощущения: того, что ты находишься в центре вселенной или по крайней мере в центре событий, и того, что никто никуда не торопится. Именно этой подчеркнутой расслабленностью Сидней отличается от Мельбурна, который считает себя культурной столицей Австралии. В командировку в Мельбурн, говорят сиднейцы, надо прилично одеваться: там все вечно при галстуке и в начищенных туфлях, а сиднеец даже если и наденет клубный пиджак, вьетнамки не снимет ни за что.
— Это оттого, что у них в Мельбурне нет пляжа, — говорит Марги, которая в Мельбурне родилась и выросла, а в Сидней переехала 27 лет назад. Пляж — градообразующее предприятие Сиднея: здесь говорят, что в городе 27 пляжей (в действительности их 50, просто 23 находятся на том берегу), на них встречаются компаниями после работы каждый день на протяжении всего долгого лета, если только нет дождей. Дождь испортил сиднейцам прошлое лето, и сейчас, зимой, они все еще говорят об этом с горечью. Вопрос об отсутствии пляжей в Мельбурне спорный. Сергей, мельбурнский профессор математики, сообщает мне, что, во-первых, пляжи есть, а во-вторых, они лучше, чем сиднейские, потому что не огорожены скалами. Мельбурн вообще лишен урбанистической драматургии Сиднея: он плоский, хорошо разлинованный, с огромным количеством интересной и продуманной современной архитектуры, с прямыми зелеными бульварами, по которым размеренно ходят трамваи. Сидней — город-нагромождение, кривой и незапланированный, город, в котором невозможно не заблудиться, и хотя за его хаотичными фасадами существует разветвленная и хорошо организованная система общественного транспорта, город все равно кажется скоплением огромного количества маленьких, не связанных друг с другом городков. Противостояние Сиднея и Мельбурна в точности воспроизводит отношения Москвы и Санкт-Петербурга, вплоть до того, что мельбурнцы сиднейцев активно не любят, а сиднейцы относятся к Мельбурну с почтением и даже некоторым восхищением, но жить бы там не стали.
Самодостаточность Сиднея — история относительно новая. Великая Джен Моррис побывала здесь в 1960-е (тогда она, правда, была еще Джеймсом Моррисом , британским офицером разведки в отставке, позже, став уже известным писателем, он сменил пол). «Город был мне отвратителен, — вспоминала она спустя полвека. — Да и меня невзлюбил. Я написала тогда, что происхождение города было непристойным, темперамент — грубым, политика — коррумпированной, а выражение женских лиц — «закрытым, презрительным, обвиняющим и плебейским».
А в 1992 году Моррис выпустила книгу о Сиднее. «Мир меняется, — написала она. — Страны, как и писатели, становятся старше и взрослеют. Сегодня Сидней стал одним из великих городов мира. Население, хотя его основу по-прежнему составляют выходцы из Британии и Ирландии, давно разбавлено огромными волнами иммиграции из других стран Европы и из Азии. Развитие современных средств связи и историческое развитие в целом привели к тому, что Сидней перестал существовать где-то на далеком периметре мировых дел: теперь он стратегически расположен в самом центре перемен, на тихоокеанском рубеже. На смену обидчивой провинциальности пришла очевидная способность смеяться над собой...»
 Летний солнечный первый день нового, 2012 года сиднейцы по традиции встречали в центре города у подножия моста |
Нынешнее поколение сиднейцев, по сути, первое, живущее в полной гармонии со своей австралийскостью. В поколении их родителей было принято сразу после окончания университета уехать «за море», в Америку или Англию, если они хотели стать по-настоящему образованными людьми. Интеллектуалы, которым сейчас около шестидесяти, привезли свои регалии из Америки, где жили по несколько или по много лет. Еще их младшим братьям и сестрам втолковывалось, что говорить надо стремиться так, чтобы акцент был неотличим от британского (так не получалось, но странным результатом этого экзерсиса стало полное отсутствие в Австралии снобизма в том, что касается акцентов — выговор у каждого свой, и это редко обращает на себя внимание). Теперь же австралийский говор стал предметом гордости, а возвращение в язык почти забытых специально австралийских слов — шиком. Вечернюю трапезу, например, австралийцы вновь, после перерыва в поколение или два, называют tea, а не dinner, как американцы, и не supper, как британцы. Что касается мировой культуры, то теперь австралийцы не едут за ней за океан, а привозят ее к себе. В Сиднее, Мельбурне и даже в Перте один фестиваль сменяет другой: книги, кино, театр (Сиднейским театром последние годы руководит Кейт Бланшетт, к ней в гости едут все). Сиднейский книжный фестиваль стал местом встречи англоязычной литературной элиты: сюда попадают все, кто за последний год отметился в списках бестселлеров США или стран Содружества, только здесь ирландский романист Себастьян Бэрри может познакомиться с исландским поэтом Шоном, и по сравнению с этим набором любой другой литературный фестиваль в мире начинает казаться безнадежно провинциальным. Масштабы мероприятия сравнимы с масштабами сиднейского моста: за неделю на фестивале побывали 80 000 человек, на секциях, проводившихся в главном зале Сиднейского театра, уже в 10 утра собиралось по 1200 человек, заплативших по 20 долларов за вход, а все это великолепие в подробностях — с прямыми трансляциями публичных интервью и дискуссий — освещает Австралийская вещательная корпорация. Фестиваль проходит в комплексе зданий, сооруженных на месте старого порта, в основном из бывших складских помещений. Эта перестройка произошла здесь позже, чем во многих других крупных морских центрах, таких как Бостон или Нью-Йорк, например, превративших свои порты в роскошные гостиницы и развлекательные комплексы еще в 1980-е. Для Сиднея морское сообщение не потеряло актуальности до сих пор. По Сиднейскому заливу гордо ходят классические парусники, снуют мелкие яхты и прокладывают лишенные вариаций маршруты морские такси. Периодически в залив заходят огромные круизные лайнеры, которым не хватает места в международном морском порту. Они огибают оперный театр и причаливают рядом с серыми эсминцами Королевского австралийского флота. Тысячи гражданских иностранцев , оказывающиеся , по сути, на главной военной базе страны, никого не смущают — самого понятия, что это могло бы кого-то смущать, нет, как нет, кажется, идеи, что Австралию надо от кого-то зачем-то охранять. Это, похоже, последняя страна в мире, где при посадке на внутренние рейсы не надо показывать никаких документов. А как-то вечером, проходя мимо базы Королевского флота, я заметила, что на борту серого военного корабля горит красный светодиодный силуэт кенгуру. На следующий день я решила проверить: вдруг такая фривольность мне почудилась или этот конкретный корабль служит скорее декоративным нуждам? Но нет — выяснилось, что красные силуэты кенгуру красуются на каждом борту каждого корабля Австралийского военного флота со времен корейской войны — когда австралийским капитанам надоело, что их суда принимают за британские.
*****
— Это крепость, — со смешком сообщает экскурсовод Шэрон, как только мы выдвигаемся на «восхождение» на мост. — Мы их тут понастроили, когда приехали. — Сооружение , на которое мы смотрим с высоты около двадцати метров, пока идем по стальным дорожкам к пилонам, похоже на символическое укрепление, возможно, памятник какой-нибудь битве, если бы она здесь была, но никак не на крепость. Энди предупреждал меня, что вот этот подход к мосту по воздуху будет самой страшной частью нашего приключения. На самом деле это не так, и Шэрон меня еще не раз предупредит: «Это самая страшная часть, смотри вдаль, горизонт — твой друг». Я ее, разумеется, тоже предупредила.
— Когда мне следует проинформировать вас о том, что у меня боязнь высоты? — спросила я Шэрон, когда она вешала на меня специальный пояс с карабином для пристегивания к тросу, кармашком для радиоприемника, через который транслируется экскурсия, и двумя мешочками (их наш гид в шутку назвала парашютами, хотя это были теплая кофта и дождевик).
— Сейчас подходящий момент, — ответила она. — You'll be fine.
Мы подходим к пилонам. Это бетонные конструкции, облицованные плитами из местного голубого гранита, примерно по квадратному метру каждая. Шэрон рассказывает, что камнерезов соответствующей квалификации в те времена в Австралии не было — их привезли из Шотландии. Мы выходим на мост. Справа — второй символ Сиднея, оперный театр. Шэрон рассказывает, что строительство было сопряжено со скандалами и перерасходами, сэкономить решили на внутренних конструкциях, и в результате в самом знаменитом в мире здании оперы ужасная акустика. Следующая достопримечательность — крошечный остров с крепостным сооружением посреди залива. Сосланные в Сидней осужденные отправляли сюда своих преступников. Остров называется Pinchgut Island — то ли потому, что он, как бы ущипнув, расщепляет течение, то ли потому, что, как гласит легенда, здешних заключенных совсем уж не за что было ущипнуть (pinch — щипок, gut — узкий пролив или пузо). Экскурсия жестко распланирована: мы делаем остановки, чтобы послушать короткие сообщения экскурсовода, сфотографироваться, помахать синими платочками пассажирам проходящих судов, не задерживаем и не торопим тех, кто идет за нами или перед нами. Маршрут пролегает по нижней арке моста, затем резкий подъем (горизонт — мой друг!) на верхнюю арку, где мы перейдем мост поперек в самой высокой точке конструкции. На высоте 134 метров над уровнем моря, в той самой точке, где 19 августа 1930 года замкнулась арка сиднейского моста, я понимаю, что для аттракциона «Восхождение» поверх арматуры моста не только протянули трос, но и положили замаскированный под оригинальную конструкцию настил (увы, не сплошной), который и позволяет людям в серых комбинезонах передвигаться по аркам. А вот на середине, когда настил заканчивается, выясняется, что дальше по арке идти невозможно — как будто у моста на самом деле есть только южная половина.
Мы пересекаем мост перпендикулярно и быстро возвращаемся по противоположной арке: весь поход по маршруту «экспресс» занял два часа. На подходе к начальной, она же конечная, точке нашей экскурсии Шэрон показывает вниз на зеленую чугунную конструкцию и говорит: «А это знаете что? Первый общественный туалет в Сиднее. Подарок из Франции, между прочим. Америке они подарили что? Правильно, статую Свободы. А нам — писсуар!» И заливисто хохочет. А я радуюсь, что «восхождение всей жизни» закончилось. И действительно легко иду по настилу, который так тяжело дался мне в начале маршрута. Но что это — победа над акрофобией или невероятное облегчение — понять невозможно.
 Сиднейский оперный театр по возрасту на полвека моложе моста, но состязается с ним за право считаться главным символом города . Датский архитектор Йорн Утcон получил за проект Притцкеровскую премию |
*****
Я еду к Марги на день рождения. Компания друзей, перезнакомившихся в основном в 1980-е, когда они работали добровольцами на раздаче бесплатных шприцев наркозависимым : в Австралии была одна из первых, образцово-показательных и, как теперь считается, уникальных по эффективности, программ предотвращения СПИДа. В центральном районе Kings Cross, где шла раздача, наркоман рисковал погибнуть от ног разъяренного вышибалы любого из многочисленных баров ничуть не меньше, чем от ВИЧ-инфекции. Теперь «дурная» часть Kings Cross уменьшается на глазах, наркоманов и проституток вытесняют обеспеченные семьи с детьми и дорогие рестораны. А бывшие добровольцы теперь люди средних лет, в основном госслужащие: двое — судьи, двое — адвокаты, специализирующиеся на семейном праве, Марги работает в Австралийской комиссии по правам человека. По дому бегают дети в возрасте от трех до шести лет — люди этого круга откладывали деторождение до самого последнего момента и еще дальше. Я не могу понять, кто из детей какого пола: все они одеты в обтягивающие джинсы и клетчатые хипстерские рубашки, и волосы у них одинаково неопределенной длины. Меня смущает то, что я об этом задумалась.
Я рассказываю, что только что совершила восхождение на мост. Из присутствующих только двое или трое знают о существовании такого аттракциона, и только одна гостья как-то в нем участвовала, когда приезжали родители из другого города. Все присутствующие когда-то переселились сюда из разных городов и не городов, а теперь почти все живут в этом районе под названием Coogee, в честь пляжа, считающегося одним из красивейших в Сиднее. Прелесть района в том, что, с одной стороны, здесь есть этот пляж, с другой — современные, с архитектурной мыслью частные дома перемежаются с почти халупами, так что в буржуазности район заподозрить тяжело, несмотря на дороговизну, которая, впрочем, присуща почти всему Сиднею.
По своей структуре Сидней из всех англосаксонских городов больше всего похож, пожалуй, на Лондон: бесконечное количество (точнее, 656) районов, каждый из которых обладает собственным ярко или не очень выраженным социальным и архитектурным характером и собственной главной улицей. Район Paddington знаменит викторианскими домами с вычурными чугунными балконами, район Bondi — самым крутым городским пляжем и безмерно дорогими современными домами с видом на залив, район Botany — тем, что расположен в бухте, где высадились самые первые поселенцы. Слово suburb по-австралийски означает не пригород, а буквально «нечто меньшее, чем город», поэтому возможно и такое выражение, как inner city suburb — район в центре города.
Районы группируются по 15–20 штук в административные единицы с собственным самоуправлением. Никакого общего управления у Сиднея как города при этом нет — большая часть политических и социальных решений принимается на уровне штата Новый Южный Уэльс: именно штат распоряжается, например, образованием или общественным транспортом. Формальным главой штата является назначаемый британской королевой генерал-губернатор — последние 11 лет это горячо любимая гражданами детский психолог Мари Башир, — а реальным — назначаемый генерал-губернатором премьер-министр, лидер партии, получившей большинство на выборах в парламент.
«Деньрожденческая» компания увлекается разговором о мосте и быстро нащупывает главное связанное с ним общее воспоминание: прогулка примирения в мае 2000 года. За два года до этого прогрессивная Австралия начала отмечать Sorry Day — День сожаления о насилии, которому подверглось коренное население Австралии от рук колонизаторов. Тогдашний премьер-министр Джон Ховард отказывался принести от имени страны извинения коренному населению, и 28 мая 250 000 человек вышли на сиднейский мост, чтобы сказать «прости» таким способом.
— Помните, кто-то арендовал самолет, который написал в небе над нами: Sorry? — спрашивает кинорежиссер Сью, и вся компания кивает.
— Мы как раз подошли к концу моста, и когда увидели это, все двести пятьдесят тысяч человек, кажется, зарыдали разом. У Сью на глазах слезы. — Тогда весь город перекрыли для машин, — вдруг вспоминает Мэтт. — И после шествия все долго рисовали мелками на асфальте.
Судя по всему, для этого поколения сиднейцев «Прогулка примирения» — главный момент единения со своей страной, как для моего поколения россиян три дня в августе 1991-го.
— Но разве вас не проигнорировали тогда? — спрашиваю я. Ведь Джон Ховард так и не извинился.
Все присутствующие смотрят на меня с недоумением. Ведь потом, в 2007м, был избран новый премьер, Кевин Радд, а в 2008-м он, заручившись одобрением парламента, принес от имени государства извинения коренным австралийцам. Да, это произошло спустя почти восемь лет после «Прогулки примирения», но так процесс и не может быть быстрым, а уличная акция — всего лишь самая запомнившаяся часть этого политического процесса. Никакого разочарования после «Прогулки» мои собеседники не помнят: только эйфорию.
Кажется, никогда еще мне не приходилось бывать в стране, где люди до такой степени идентифицируют себя с собственным государством. На третий или четвертый день пребывания в Сиднее мне стало понятно, что когда люди предлагают мне перебраться в Австралию, они говорят от имени всей страны и чувствуют себя вправе это делать. В конце мая этого года вышел очередной «Индекс лучшей жизни» (Better Life Index) Организации экономического сотрудничества и развития (Organization for Economic Cooperation and Development), Австралия в нем впервые заняла первое место, обогнав Норвегию и США. Кроме всего прочего, она показала самый высокий в мире уровень вовлеченности граждан в политику.
 Надписи на основных языках мира появляются на опоре сиднейского моста каждую новогоднюю ночь. В многолюдной толпе, собирающейся под мостом, всегда найдутся те, кто может их прочитать |
*****
— Я знаю, что мы сегодня сделаем! — говорит Марги, когда расходятся гости с детьми. — Я перевезу тебя через мост.
Мы пересекаем залив. С северной стороны много высоких офисных зданий, как и с южной. Но без баров и магазинов на нижних этажах. В темноте там абсолютно пустынно. Мы разворачиваемся.
— Ты что-нибудь почувствовала? — спрашиваю я.
— Ты что? — смеется Марги. — Я же не первый раз. Но я помню свой первый раз. Это было на первом свидании, когда я только переехала в Сидней 27 лет назад.
— И что вы сделали, когда оказались на другой стороне?
— Развернулись и поехали назад.
На следующее утро — мое последнее в Сиднее — Энди встречает меня в лобби гостиницы. «Я отвезу тебя на ту сторону», — торжественно сообщает он, и мне, конечно, не хватает духа сказать, что я уже побывала там. На этот раз мы не разворачиваемся, Энди возит меня по северным suburbs. Там, как и на южной стороне, холмы, от некоторых дух захватывает, когда машина зависает на вершине. Я наконец понимаю, почему Джен Моррис написала, что «ни в одном другом городе нет такого количества домов, в которых мне хотелось бы жить»: каждый третий дом можно и нужно рассматривать. Энди кружит по крутым кривым улочкам, подъезжая совсем близко к воде, но каким-то чудом избегая тупиков.
— Ты поразительно хорошо ориентируешься тут, — замечаю я. Энди молчит. Только следующим вечером, уже в Мельбурне и изрядно выпив, он признается, что однажды — давно и недолго — он жил на северной стороне.
Фото: VLAD SOKHIN/PHOTOGRAPHER.RU (x8)
http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/7791/
Свежие комментарии